День, когда я научился жить  - Лоран Гунель

– Понимаю…

– Идеалом было бы найти равновесие между тремя структурами, то есть обладать и активностью, и эмоциональностью, и способностью к абстрактному мышлению.

– Вот у твоего второго мужа, наверное, был хорошо развит неокортекс…

– Можно и так сказать. Но интеллект ведь не сводится только к разумности. Он зиждется на равновесном пользовании всеми тремя структурами нашего мозга. А у него были затруднения в эмоциональной сфере. Он плохо знал себя и хорошо видел недостатки других. Он был из тех, кто никогда не прислушивается к голосу сердца, а потому не понимает ни собственных желаний, ни собственных чувств. О моих желаниях и чувствах я уж и не говорю…

– А вы общались после развода?

– До меня дошло известие, что его сразила болезнь Альцгеймера. Страшный конец для человека, который всегда считал себя интеллектуалом высшей пробы…

– Бедняга.

– Ну, он достаточно быстро забыл, чем заболел.

Марджи отпила еще глоток чая.

– Мой третий муж резко отличался от первых двух. Счастье он искал в своем статусе. Это, несомненно, наибольшая из иллюзий… Поначалу я была от него в восхищении, но обманулась. Настал день, когда я поняла, что он гоняется за всем, что позволяет ему упрочить положение в обществе и придает ему значительности. Начиная с титулов и элегантной осанки и кончая маркой машины и изящными остротами, которыми он так и сыпал в разговоре. Знакомства он тщательно выбирал, сообразуясь с тем, какой вес они ему придадут. У него ничто не шло от сердца – все было продиктовано жаждой признания. Думаю, он в конце концов так зациклился на самолюбовании, что уже ничто не могло сделать его счастливым. Ему хотелось все большего почитания и поклонения, словно он и так уже не достиг вершины своих стремлений. Несомненно, у него была потребность успокоиться, компенсировать нехватку самоуважения, которую он тщательно прятал… Когда я решила стать биологом, он делал все, чтобы этому помешать. Ведь быть мужем археолога – это классно. А вот биолог – это нечто более обыденное.

Джонатан не смог удержаться от смеха.

– Его сбила машина, – безучастным тоном сказала Марджи.

– Какой ужас!

– Да нет, совсем наоборот!

– Как ты можешь так говорить?

– Это был «роллс-ройс» на выезде из какого-то замка после вечеринки с обильной выпивкой. Для него – не смерть, а мечта! Представь себе, если бы его переехал какой-нибудь драндулет в занюханном пригороде…

– Марджи…

– Его завещание было исполнено пункт за пунктом: грандиозные похороны, где присутствовали все сливки местного общества, «Реквием» Моцарта в исполнении оркестра и хора, надгробие шикарнее, чем у Рональда Рейгана. Весь свет был сражен наповал. А я – ничуточки. Понимаешь, в сравнении с Тутанхамоном он был просто мелкой сошкой…

Человек глубоко вздохнул, раза три посмотрел на мяч для гольфа, потом на его предполагаемую траекторию. Потом чуть передернул плечами, слегка отклонившись назад. Майкл сдержал смешок. Всякий раз, когда Джон Дейл примеривался к мячу, у него возникало это движение, похожее на нервный тик. Смешнее не найдешь, хоть умри.

Сухой стук – и мяч взлетел очень высоко, описав длинную дугу, перед тем как упасть на землю и застыть в неподвижности.

– Недурно, – сказал Майкл с одобрительной улыбкой. – Неплохая свечка.

Оба поглядели друг на друга на ходу. Утренняя дымка рассеялась в лучах солнца, озарившего ярким светом площадку для гольфа в парке Золотые Ворота в Сан-Франциско. Над полем стоял острый запах свежескошенной травы. Видневшийся вдали океан нынче был неспокоен. На волнах белели пенные гребешки.

– Ну так что, вы где – все еще со своими компаньонами?

– Дело движется – я в этом уверен.

– Вы мне это говорите уже три месяца, и по-прежнему ничего не меняется…

– Я вас предупреждал, что дело будет долгим. Для них эта компания как ребенок, плоть от плоти, и они не смогут просто так взять ее и разрушить.

– Но это вопрос даже не вчерашнего дня…

Джон Дейл остановился и посмотрел на Майкла.

– А если мне самому с ними переговорить?

– Боже избави! Я с ними знаком уже пять лет и знаю, чем их пронять…

– Тогда почему все так долго? По-моему, такое предложение, как мое, убедит кого угодно.

– Когда речь идет о чувствах, деньги решают отнюдь не все. Чужому они компанию не продадут. Здесь надо, чтобы посредником был я. Я их дожму, но на это понадобится время. Из ничего ведь ничего и не получится.

Джон Дейл с сомнением хмыкнул.

– Доверьтесь мне, это дело верное.

Они двинулись дальше к зеленой площадке вокруг лунки. Вдали несколько парусников готовились выйти в море, несмотря на зыбь. Было видно, как они прыгают на волнах.

Майкл глубоко вздохнул. Он прекрасно понимал, что долго так держать Джона он не сможет. Захотев выиграть по всем позициям, он рисковал все потерять. Ну хорошо… он, однако, не собирается удовлетвориться доходом с продажи своей доли и позволить компаньонам получить столько же, поскольку они ничего для продажи не сделали и даже не приняли участия в торге. В конце концов, тем лучше. Они низкооплачиваемые работники, причем настолько, что будут готовы продать свои акции за четыре-пять сотен долларов, когда Джон готов заплатить по две тысячи.

«…На этой гигантской молочной ферме, Дэн, стоят рядами сотни коров. Там так мало места, что они не могут даже повернуться. И непонятно, могут ли они лечь ночью. Но что более всего поражает, Дэн, так это то, что последствия такого содержания уже сказались на них. В это трудно поверить, но представьте себе, их копыта дошли до такого состояния, что они не могут на них стоять. Копыта превратились в гигантские когти, которые загибаются во все стороны и закручиваются вокруг себя. Надо сказать, зрелище чудовищное, и знаете, Дэн, нельзя удержаться от мысли, что как молочные животные они свою жизнь завершили. Вот-вот настанет день, когда их отправят на бойню, и их путь закончится у нас в тарелках».

«Благодарю вас, Тиффани. Это был наш специальный корреспондент на ферме близ Денвера, штат Колорадо. Далее, как всегда, обзор новостей: на прямой линии из Дохи, столицы Катара, Джереми Стенсон. Джереми, представители ста девяноста стран собрались, чтобы обсудить глобальное потепление. В конечном итоге была принята резолюция?»

«Здравствуйте, Дэн. Официальный представитель только что вышел с пресс-конференции. Делегаты всех стран заслушали отчеты экспертов здесь, в Дохе. Почти все ученые пришли к сходным выводам: в лучшем случае можно говорить о потеплении минимум на четыре градуса по Цельсию, считая от настоящего момента и до конца века. Четыре градуса, Дэн, кажутся нам такой малостью, ведь мы горожане и любим тепло, но, как напомнили ученые из французской делегации, в прошлом известна эпоха, когда глобальная температура была на четыре градуса ниже, чем сейчас. Подумать только, Дэн, ведь речь идет о ледниковом периоде… Да, вы совершенно верно меня поняли. Четыре градуса – на самом деле огромная цифра в масштабах планеты. Ученые предсказали, что к концу века эти лишние четыре градуса по шкале Цельсия полностью растопят альпийские ледники в Европе, а это означает, что в долине Роны, одной из крупных французских рек, не останется ни капли воды и Прованс превратится в пустыню. Этот образ, кажется, способен поразить умы, однако, Дэн, конгресс так и не пришел ни к какому решению. Руководители государств всего лишь решили собраться еще раз через два года в Париже, чтобы обсудить возможные размеры и…»